До автобуса пришлось пробежаться. Учитывая, что сегодня я на шпильках – то еще геройство. Но водитель так внимательно смотрел на меня от самого выхода метро и не закрывал дверей, что мне пришлось ускориться. Не обижать же человека.
Каблук мой едва не застрял в решетке ступеней, но я сделала вид, что так и надо, не спеша пикнула проездным и пошла вдоль рядов сидений. Время околополуденное, народу немного, но свободных мест не то чтобы есть. Я прошествовала до конца салона – люблю располагаться там, на этих ярусных возвышениях. Других там видно немного сверху, и мне это нравится.
Какой-то парень в наушниках мельком глянул на мои сапоги, отвел было глаза, но все равно метнулся взглядом обратно, провел им вверх по ногам до самых шорт, потом, выхватил зоны талии и груди, и помедлив, все-таки встал, уступая место.
Поблагодарив, я зашагнула на возвышение сиденья, крутнулась к нему задом и уселась на подрагивающее из-за работы мотора кресло. Лишенный места парень сосредоточенно уткнулся в телефон, держась за ближайший поручень. Я закинула ногу на ногу. Не как Шарлиз Терон, конечно, но тоже ничего – ноги у меня длинные и ровные. Белые шорты – под цвет почти-ботфортов – послушно обтянули бедра.
Вид у меня, наверное, не слишком модный – в этом сезоне актуален оверсайз и плоские сандалии. Но пока моя фигура не нуждается в сокрытии оверзайзом всяких неровностей, буду носить то, что хочу, а не то, что модно.
Интересно, повлиял ли как-то мой внешний вид на успешную сдачу зачета? Наверное, нет — профессор, принимающий культурологию, выглядел таким оторванным от мира, что едва взглянул на меня во время ответа и, так ничего и не сказав, наскоро расписался в зачетке.
Мы уже подъезжали к концу маршрута – народ рассасывался, места освобождались. Мой «культурный рыцарь» так и остался стоять рядом, но всю дорогу старательно делал вид, что меня не существует, и яростно перелистывал что-то на экране смартфона. Ну и ладно.
На выходе ветер подхватил мои волосы и бросил их вперед. Но, так как они собраны в высокий хвост, на меня это почти не повлияло – просто пришлось поправить их, откинув за плечо и, на всякий случай придерживая рукой с подветренной стороны.
Деревья звенели мне свежей майской листвой, переливаясь зелеными красками. Будто по ним, как по морю, шла волна. Красиво и вдохновляюще. Но я не стала долго задерживаться – судя по шуму, сзади по дороге шла поливальная машина, а я сегодня уже принимала душ.
Лифт в подъезде не работал, так что пришлось пешком подниматься на свой пятый. Сочувствую тем, кто живет выше. Я вставила ключ в замочную скважину, но вместо того, чтобы как обычно провернуться, он застрял. Я попробовала снова – тот же результат. Наконец, до меня дошло взяться за ручку и потянуть на себя – так и есть, дверь не заперта.
— А чего у вас хата открытая? – кричу в пустоту коридора, заслышав в глубине квартиры голоса.
— А мы никого не боимся! — отвечает мне папин голос. Слишком громкий и веселый, чтобы сомневаться. Папа пьян.
Разуваюсь, расстегивая длинную молнию сапог, и слезаю с их высоты. Мир становится непривычно выше, а идти в одних носках – скользко. По пути на кухню забрасываю сумку в свою комнату, забывая о зачетке – ее надо сфоткать и зачем-то скинуть в беседу группы.
На кухне папа не один. Но, слава богу, с ним только дядя Серёжа, и мама еще не приехала с дачи.
— Привет студентам! – папа салютует мне рукой, но так театрально-неловко, что больше напоминает другой жест, который-нельзя-называть.
— О, Лиль, привет! – против папиной расхлябанности дядя Серёжа начинает суетиться, зачем-то подскакивает из-за стола, вроде как дергается ко мне, но останавливается на полпути к двери, где я и стою. – Уже вернулась, да? А мы тут расходиться скоро собираемся…
Выглядит он не в пример трезвее папы, но все равно едва заметно пошатывается, вертя головой от меня к нему. Хотя может дело в том, что «небоскребы всегда шатаются» — дядя Серёжа очень высокий и крупный, напоминающий пополневшего с возрастом борца или боксера. Может, потому он и выглядит почти трезвым – на такой вес, в отличие от худощавого папы, явно надо больше алкоголя. А на столе всего одна опустошенная примерно на две трети бутылка.
Папа явно против того, чтобы скоро расходиться, буробит что-то возмущенное, а дядя Серёжа только виновато на меня смотрит. С его хабитусом смотрится это особенно забавно. У дяди Серёжи нарочито грубые черты лица: неаккуратный крупный нос, будто сильно прижатый к остальному лицу, очень глубоко посаженные глаза и «шварценеггеровский» раздвоенный подбородок, чуть заплывший жирком. По отдельности смотрится плохо и совершенно не красиво, но вкупе с крупной, животной фигурой и полным отсутствием агрессии во взгляде и движении чем-то подкупает.
— Да ты садись, садись — чего стоишь? – дядя Серёжа все-таки подходит ко мне, указывает на край углового дивана и даже тянется меня на него усадить, но, так и не коснувшись, дергает горилльими руками, как ошпаренный.
Я сегодня закрыла зачетную неделю, первый экзамен еще нескоро, так что у меня совершенно нет желания, как мама, отчитывать нерадивого родителя, тянущегося к бутылке. И есть хочется – никогда не могу завтракать перед зачетами и экзаменами. Поэтому плюхаюсь на стертую обивку дивана и сразу двигаю к себе тарелку с нарезкой. Дядя Серёжа, чуть не опрокидывая папину рюмку, двигает мне еще и салатницу с хлебницей и, наконец, сам садится на табуретку, которая опасливо скрипит под его весом.
— Я в свое время после училища сразу на стройку ехал, — заводит старую шарманку папа. – А эти…
Дядя Серёжа густо смеется, потрясая мощной грудью.
— Пить ты туда ехал, — со знанием дела отвечает он.
Папа что-то возмущается в ответ, про то, что дяде Серёже бы такую жизнь, он бы на него посмотрел. Потом разливает водку по рюмкам и кивает на меня:
— Будешь?
Не успеваю я отказаться – рот занят бутербродом с ветчиной – дядя Серёжа машет на него рукой, говоря, что мне еще рано и нечего приучать. Папа в ответ ворчит, что ничего не рано – у него в моем возрасте уже жена и ребенок были, но не настаивает.
Как ни странно, в детстве мне такие посиделки нравились. Потому что папа становился добрым, много смеялся и давал деньги на мороженое. Да и сейчас не особо раздражают.
Папа вдруг затихает, подпирает щеку кулаком и начинает бессмысленно пялиться на холодильник. Значит, близится окончание мерлезонского балета.
— А, пап, мне диван починить надо… — я изо всех сил стараюсь успеть до того, как «опустится занавес», но примерно на середине фразы теряю всякую надежду и окончание произношу уже чисто по инерции – отец уже сомкнул веки. Секунда – и раздастся его глубокого сопение.
Диван мой сломался сегодняшним утром – выдвигая его нижнюю часть, я так неудачно ее дернула, что панель сошла с колеи, бухнувшись на пол и едва не отдавив мне ноги. Тогда разбираться с ним не было ни времени, ни смысла, а вот теперь перспектива ночевать на ничем не закрепленных стыках, боясь лишний раз повернуться, меня не радовала. Я тяжело вздохнула.
— А давай я посмотрю, — после небольшой паузы реагирует дядя Серёжа. После того, как отец погрузился в пьяную дрему, он будто съежился, стараясь стать незаметным. Что, само собой, совершенно у него не получилось.
Я воспряла духом и, не долго думая, согласилась. И сразу понеслась в свою комнату, надеясь, что дядя Серёжа отравится следом.
Перед диваном, будто сломанном по хребтине, с дяди Серёжи вмиг слетает вся робость. Он оттесеняет меня ближе к окну, а сам, практически
одной левой, ставит слетевшую диванную махину «налопопа».
Я думала, что просто стянула ролики с колеи, но, оказывается, еще и отломала деревянные ограничители, которые не давали старой конструкции развалиться. Вот они — валяются в полости для одеяла. Я снова расстраиваюсь – видимо, сегодня все же придется спать, как на курином насесте. Да и в ближайшее время тоже…
Но дядя Серёжа вертит ставшие бесполезными деревяшки в кряжистых пальцах, рассматривает места их крепления.
— Где инструменты папкины? – поднимает он на меня голову, и я, чтобы не спугнуть, несусь уже к отцовскому шкафу.
Инструментов у него полно, я и половины не то что названий – предназначений не знаю. Тащу дяде Серёже первый попавшийся (и совсем не легкий) ящик.
Он ловко принимает его, перекидывает какие-то железяки, звенит отвертками и таки сам уходит проторенной мною дорогой, возвращаясь с дрелью. Её-то я знаю. Начинается починочный процесс, в котором я не имею ни малейшего соображения. Но выглядит интересно и не сложно. Как и все, что выполняется умелыми руками.
Дядя Серёжа просит меня подержать панель, пока он сверлит в ней отверстия. Я с готовностью подскакиваю и цепляюсь за тяжелый край. Параллельно смотрю, как напрягаются крепкие бицепсы на его руках.
Звук от дрели такой, что мог бы разбудить соседей, и я ожидаю, что в коридор выползет заспанный и недовольный папа. Но, видимо, его сон крепче, чем какая-то там дрель.
Вид у дяди Серёжи серьезный и сосредоточенный. Нижняя челюсть напрягается, брови чуть хмурятся. Но в лице все равно остается какая-то одухотворенность. Не как у выступающего на научном симпозиуме учёном, но ведь и дядя Серёжа – не учёный.
Пара минут, и упоры установлены рядом с прежними местами. Дядя Серёжа проверяет их на крепость, пытаясь расшатать. Вроде, не поддаются. Отгоняет меня подальше и еще ловчее, чем в начале ремонта, ставит панель в горизонтальное положение. Двигает ее в стороны, ища правильное положение и, наконец, с грохотом задвигает к спинке, придавая дивану полностью починенный и пригодный к жизни вид.
— Ух ты, спасибо! – я не могу сдержать ликования – с папой бы подобный процесс растянулся на пару часов с бесконечными перекурами и ругательствами на отечественную мебельную промышленность.
Дядя Серёжа, судя по виду тоже доволен. Он потирает руки и, кряхтя, советует мне:
— Пользуйся на здоровье – больше не ломай.
Я, вроде бы, собиралась ответить, обходя починенный диван, но уже в следующую секунду забываю, что именно. Потому что пространство резко ушло у меня из-под ног, неуклюже зашатало, и через короткий порыв времени я очухалась уже на полу, неловко сидя на собственной ноге.
А потом стало больно. Резко и сильно. Зажгло подвернутую лодыжку, тяжко потянуло бедро. И заныло в крестце. Так сильно, что я пару секунд просто сидела и не одупляла, как дальше жить.
Меня резко подхватили подмышки и пересадили нормально – боль в ноге сразу схлынула. А я смогла сообразить, что запнулась о натянутый провод дрели.
— Ты чего? Аккуратнее надо? Ну? Не зашиблась? – дядя Серёжа хлопочет совсем рядом – я чувствую исходящий от него слабый запах алкоголя. Лодыжка начинает наливаться тяжестью, боль расползается по всей правой ноге, но мне как-то стыдно это демонстрировать.
— Да не, все нормально, — неловко отвечаю я и пытаюсь поставить правую стопу на пол. Она рефлекторно дергается – внутри будто десяток иголок. Хочется, чтобы боль поскорее прошла.
Дядя Серёжа резко пропускает руку мне под колени и поднимает – так, будто я ничего и не вешу. Голыми бедрами я чувствую густые волосы на его предплечье. Второй рукой он сжимает меня где-то подмышкой, придерживая под спину. Разворачивает, как на качелях и сажает попой на вспружинившую поверхность дивана. В процессе крепкие пальцы скользят по гладкой ткани моей футболки и на секунду проходятся по груди. Той части, которая сбоку. Застывают и тут же отскакивают в сторону, будто их и не было. Но я ловлю фантомное прикосновение еще долго – даже когда дядя Серёжа скрывается в коридоре и чем-то гремит на кухне.
Оставшись в одиночестве, я наклоняюсь к стопе – боль в ноге уже притупилась и только тупо стучит, а вот лодыжку я почти не чувствую. Снимаю носок, ожидая увидеть под ним кровь-кишки-распидорасило, но вижу совершенно обычную ногу. Даже не изменившую своего цвета. Пробую вытянуть ее вперед, потянуть пальцы на себя, перебрать ими. Через боль, но стопа слушается. Уже легче.
Дядя Серёжа появляется в дверях так же неожиданно, как уходил. С большим пакетом замороженных пельменей в руках. Мне вдруг становится смешно, несмотря на неправильное вытягивающее ощущение в голеностопе. Дядя Серёжа будто теряется и едва заметно округляет плечи, словно хочет спрятать за ними бычью шею и голову. Я его смутила. Чего совсем не хотела.
— Знаешь, чего смешного? – говорю я, кивая на поврежденную конечность. – Целый день бегала на шпильках и даже не споткнулась. А дома в носках – навернулась.
Дядя Серёжа явно воспрял духом. Снова выпрямился, улыбнулся. Садясь рядом на диван, отшутился:
— Ничего, до свадьбы – заживет.
Он протянул мне кулек «Сибирской коллекции», но мне почему-то хочется сделать вид, что я его не замечаю. А еще закатить глаза и вздохнуть:
— Когда она будет-то, эта свадьба?..
Я откидываюсь спиной на подушку и скрещиваю руки на груди. Вернее, под грудью, отчего она собирается плотнее и начинает еще больше торчать вперед.
Дядя Серёжа косится на вырез футболки, и так торопливо отводит глаза, что не смотри я в этот момент прямо на него, могла бы ничего и не заметить. Не зная, куда, видимо, деть пакет, он укладывает его у себя на коленях. И я, не долго думая, туда же задираю голую ногу. Чтобы на поврежденную лодыжку все-таки произвело холодовое воздействие.
Дядя Серёжа смотрит на нее, будто никогда в жизни не видел женских ног. По крайней мере, у себя на коленях. Потом все же соображает приложить пельмени к растянутому месту. У него краснеют щеки, и голос становится тише – он почти бормочет себе под нос. Мне приходится наклониться ближе, чтобы его расслышать. А он, как на зло, замолкает.
— Дядь Серё-ёж, — понимая, что говорить он больше ничего не собирается, я тяну слова. – А ты чего не женатый?
На самом-то деле я знаю, что жена ушла от него к любовнику – «вшивому интеллигентишке», как выражался мой папа — а новую пассию он заводить не спешит, обходясь замужними знакомыми. Но пусть думает, что я не в курсе.
— Ну тык… не берут, — старается отшутиться он, и я замечаю, как у него краснеет еще и самый кончик уха.
— Да ладно, — я даже не делаю вид, будто поверила. Ставлю вторую ногу на краешек дивана и опираюсь на колено. – А может сам не хочешь?
— Ну… как это не хочу… — без капли уверенности, будто сам себя не слушая отвечает он. А сам гипнотизирует покрывшийся капельками влаги пакет.
Я дергаю его прямо из-под дядь Серёжиной руки:
— Хватит уже – холодно.
И бросаю подальше на стул. Ногу, однако, убирать не спешу. И дядя Серёжа сидит, не двигаясь с места.
— Я слышала, что при травмах надо растирать, — побуждающе дергаю ногой, из-за охолодания почти ее не чувствуя. Зато чувствуя, как по телу дяди Серёжи прошла откровенная дрожь. Хорошо.
Он, будто опережая сам себя, хватается за мою стопу, а потом, словно застигнутый врасплох и не имеющий пути к отступлению, начинает водить по ней пальцами.
Сначала я ничего не чувствую – долбаные пельмени – но вскоре начинаю ощущать физическое давление, а потом и мягкое тепло его пальцев. Очень приятное после морозильного духа.
Рука у дяди Серёжи крепкая и уверенная – как у всех представителей рабочей профессии. И движения, несмотря на ее габариты, ловкие. Она кружит вокруг лодыжки, временами обхватывая, как браслетом, и от этого жеста во мне рождается ощущение защищенности. Пусть и на таком мелком участке тела.
Второй рукой дядя Серёжа поддерживает стопу, придавая ей вертикальное положение. И, оставив лодыжку, по коже которой уже побежали мурашки, принимается сгибать и снова выпрямлять пальцы.
Странное ощущение. Вроде ты двигаешься, но не прилагаешь к этому ни малейшего усилия. Отдаешь управление собой другому человеку. Очень необычно. И возбуждающе.
А дядя Серёжа уже осмелел. Вовсю растирает свод стопы сверху вниз, отчего от недавнего холода и онемения не остается и следа. Наоборот, становится жарко и щекотно. Я начинаю ерзать, снова опустив здоровую ногу на пол – позу держать становится неудобно. Кажется, дядя Серёжа улыбается, уже без боязни глядя на меня. Правда, все еще на ногу, но это лучше, чем ничего.
— Ай! Жарко! – я наконец, не выдерживаю и по инерции дергаю ногу от беспокоящих прикосновений. Получается, что как раз к дядь Серёжиной ширинке. Правда, он в спортивных брюках, так что никакой ширинки там на самом деле нет. А твердый бугорок, которого не предполагается в спокойном состоянии – есть. Просто его не видно из-за вставшей волной жестковатой ткани.
Дядь Серёжа чуть ли не испуганно замирает, украдкой глядит на меня, а потом прячет взгляд в пол. Потом разворачивается в коридор, будто что-то услышал. Но я-то знаю, что там тихо.
— Да не проснется он, дядь Серёж… — конечно же, я говорю о папе. И, упираясь руками сзади себя, двигаюсь вперед, чтоб на чужих коленях оказалась уже не стопа, а полностью икра.
Он будто сомневается. Торопливо смотрит на мою коленку, поджимая и без того тонкие губы, потом – снова в сторону кухни.
За время, пока он отвлекся, я успеваю пододвинуться еще вперед – так, чтобы на его колени улеглось мое бедро. Его щекочет ворс дядь Серёжиных штанов – оказывается, задняя сторона бедра у меня чувствительнее, чем икра. По крайней мере, до того места, где начинаются шорты. А начинаются они теперь очень высоко – от моих движений шорты успели задраться почти до предела.
Дядя Серёжа перестает смотреть в дурацкий коридор и, наконец, снова переключается на меня. Я вижу, как у него на щеках заново проступает краснота, а кадык на шее делает отчетливое движение вниз. Дядя Серёжа замирает, бездумно пялясь на ногу у себя на коленях. А пальцы свободной ладони делают хватательное движение.
Хватательное движение делаю и я. Правда, хватаю я не свежепочиненный диван, а дядю Серёжу за плечо. За то, что ближе к двери и к которому надо тянуться. Заодно в процессе и упираюсь грудью ему в плечо.
Теперь я не только вижу, как он сглатывает, но и слышу – так шумно у него получилось. Я начинаю разглаживать плечико его рубахи. Водя только подушечками пальцев по чуть помятой ткани, подгребая ее к ладони. Потом движусь ближе к дядь Серёжиной шее. С одной стороны – рукой, с другой – кончиком носа. Я чувствую легкий запах спирта, сегодняшнего. И идущий от чужого тела жар.
Дядя Серёжа все еще не двигается, если не считать ускоренных движений грудной клетки вперед-назад – кажется, ему становится маловато воздуха. Тогда я утыкаюсь подбородком в свежую щетину на его щеке. Она приятно шершавит кожу, если о нее немножко потереться.
В этот момент дядя Серёжа оживает. Я не успеваю оглянуться, как он резко дергается и рукой хватает меня вокруг талии. Второй одновременно цепляется в бедро, стискивая его так, что на пару секунд мне становится больно.
Как бы извиняясь, его ладонь начинает растирать только что стиснутое место. Уже не как травмированный участок, скорее исследуя его осмелевшими пальцами. Второй рукой он стискивает меня за пояс и, как может, подтягивает. Правда, не к себе, а вверх, ненадолго отрывая мою попу от дивана и тут же плюхая обратно. Хватка слабеет, но не исчезает совсем. Он разворачивает ко мне голову – я шеей чувствую его тяжелое, горячее дыхание. И тогда я интуитивно нахожу его губы.
Поцелуй получается настойчивым и резким. Не с моей стороны. Если тело дяди Серёжи еще скованно, то язык осмелел, и со знанием дела исследует мой рот. Сначала , будто между делом, касается нижней губы, и не задерживаясь на ней, проскальзывает к небу. Я, признаться, не ожидаю такого, поэтому рефлекторно дергаюсь назад. Но дядь Серёжина рука упирается мне в затылок, останавливая движение. Мне остается только подчиниться уверенному движению его языка и губ.
У меня начинает свербить между ног. В смысле, там и до этого было неспокойно, но теперь я отчетливо чувствую приятную волну, делающую меня особенно восприимчивой. И я начинаю отвечать на все еще продолжающийся поцелуй, стараясь подстроиться под дядь Серёжин темп. Не знаю, получается ли у меня, но дядя Серёжа накрывает мое плечо, обнимая, а другой рукой – одним из пальцев – пролезает под ткань шорточной штанины. Я вздрагиваю от того, как он задевает чувствительную кожу, и закидываю ему на колени вторую ногу. Теперь почти его ладонь почти полностью зажата моими бедрами. От этого у самой между ног все коротко сжимается, а потом расслабляется торопливым пульсом.
А он, не теряя времени, снова хватает меня за талию и проводит рукой вверх – прямо по боку, в конце кладя ладонь на грудь, в нетерпении сжимая ее и цепляя пальцами ткань футболки и лифчика. Грудь, лишенная тканевого пространства, вылезает бугорком с другой стороны. А я инстинктивно плотнее прижимаюсь к крупному, сильному телу.
Прикрыв глаза, мне на секунду показалось, что я на американских горках – так резко меня опрокинуло назад. Но спина быстро нашла опору в виде горизонтальной поверхности, а дядь Серёжин вес ну никак нельзя было принять за ограничитель кабинки.
Ненадолго у меня перехватило дыхание – и от резкой смены положения, и от тяжести сверху. Даже показалось, что меня сейчас накроет волна паники. Но вместо этого меня накрыло волной нежных касаний – дядя Серёжа, вытянув футболку из шорт, скользнул рукой мне на живот. Его ладоеь, против ожиданий, совсем не ощущается тяжелой – наверное, он трогает не со всей силы. А кожа на ней грубая, шершавая – от такого прикосновения мурашки бегут по телу и вверх, и вниз. И я чувствую, как у меня напрягается грудь, собирая вершинки сосков в плотные напряженные комочки.
У меня все еще закрыты глаза, поэтому я не вижу, что делает дядя Серёжа, только чувствую неловкую возню, потом ощущаю, как мне с двух сторон сдавливает бедра, а низом живота чувствую чужое тепло. Открываю глаза и вижу дядь Серёжино лицо – напряженное и красное – прямо надо мной.
Он смотрит на меня сосредоточенно, с прищуром, то и дело стреляя потемневшими глазами вниз и вверх. Нижняя челюсть поджата, как если бы он стиснул зубы. Он едва слышно кряхтит.
Мне нравится наблюдать его таким, и я улыбаюсь. Его тело надо мною вздрагивает, а рука под футболкой резко дергается вверх и грубо сжимает попавшуюся в нее грудь.
И не просто сжимает, а начинает теребить пальцами, будто пытаясь прощупать ее форму. Вроде бы и слишком сильное, неаккуратное касание, но меня заводит еще больше. Из-за этого я дергаю обеими коленками вверх и, кажется, попадаю ими аккурат в дядь Серёжин стояк.
Тот снова дергается и тазом делает движение вниз, чтобы соприкоснуться с моими ногами. Я скольжу ладонями по напряженным плечам, очерчивая пальцами проступивший под рубахой рельеф, веду ими туда, где должны быть лопатки – за мышцами я совершенно не чувствую костной структуры.
И тут дядя Серёжа резво отстраняется, возвышаясь надо мной, как колосс. Ему не хватает воздуха – задыхаясь, он хватает воздух ртом. И торопливо начинает вылезать из рубашки, рассеянно блуждая взглядом по всему моему телу.
Видя его обнажившийся торс, я не могу сдержать возгласа удивления – столько у него на груди длинных, светло-каштановых волос. На предплечьях тоже взлохмаченные заросли. Никогда бы не подумала, что подобная растительность может смотреться так возбуждающе. Я бессознательно тянусь к дядь Серёжиной груди, туда, где через сетку волос проглядывают бурые соски.
Тело у дяди Серёжи горячее, но он не дает мне его толком пощупать – сам тянется к топорщащейся футболке и сильно, одним движением тянет ее вверх. Мне приходится помогать и выпутываться из длинных рукавов и узкой горловины, иначе рискую быть немножко придушенной воротом. А дядя Серёжа, не останавливаясь, стягивает вверх и лифчик, освобождая груди.
Мне в ребра неудобно упираются лифчечные косточки – приходится изворачиваться руками за спину и расстегивать. Немного мешает дядь Серёжина голова – он уже вцепился ртом с правый сосок. Но, наконец, бюстгалтер повис на одном запястье и, за ненадобностью, был отправлен прямиком на пол.
Дядя Серёжа выдыхает мне на кожу, заставляя ее собираться мурашками. Языком ласкает самые чувствительные места, перемещаясь то влево, то вправо – с одного соска на другой. Пальцами поджимает упружащее тело. Я пытаюсь обнять его через спину, но мои руки не сходятся даже кончиками пальцев.
Я, уже не стесняясь, двигаю коленкой вверх и вниз, чтобы задеть его стояк. И дядя Серёжа пыхтит мне в ухо, обхватывая вокруг талии и прижимая к своему телу. А потом будто бухается на пол, и так торопливо встает во весь рост, что не остается сомнений – он, конечно же, не упал, а нарочно соскочил, чтобы стягивать с себя штаны. Получается у него это ловко и быстро, вместе с трусами. Раз – и передо мной стоит уже полностью голый дядя Серёжа.
Я, конечно же, первым делом смотрю на его стояк. Он хорошо виден за бурым волосяным покровом. Толстенькая елда насыщенного малинового цвета. Смотрящая чуть наискосок и вверх.
У меня пересыхает во рту. Оказывается, я дышу через приоткрытые губы. Я тоже поднимаюсь, но у меня это получается даже не в половину так же быстро, как у дяди Серёжи. Сажусь, так и не отводя взгляда от его члена.
Головка влажно поблескивает, а из темной точки на самой верхушке каплей выталкивает прозрачную вязкую жидкость. Мне в нос ударяет терпкий запах жара, волос и тела. Видимо, это потому, что я бездумно наклонилась вперед, желая лучше рассмотреть.
На члене сбоку пульсирует толстая вена почти во всей длине ствола. Так сильно, что я будто слышу ее биение. На самом деле, конечно, нет. Но я, повинуясь неясному инстинкту, приближаюсь почти вплотную и нижней губой касаюсь горячей плоти.
Дядя Серёжа коротко и приглушенно стонет, хватая меня за шею сзади. Но не делает ни намека на приближающее движение. Его я делаю сама.
Член проскальзывает мне в рот – я из опасения очень широко его раскрываю, чтобы не задеть зубами. Мягко касаюсь конца языком и смыкаю губы там, куда дотянулась.
Жара и влаги я больше не чувствую, только гладкую кожу. Ласкаю ее языком по всей длине, то напрягая язык, то расслабляя. Но для этого приходится сильно напрягать горло. Поэтому я расслабляю его, оставляя в покое язык и медленно двигаюсь губами вперед, чтобы захватить член поглубже.
Мне начинает щекотать нос – я уже дошла до лобковых волос. Да и давить на глотку начинает неприятно, рискую вызвать позыв, поэтому я делаю движение обратно. Дядя Серёжа подгребает мои волосы на затылке, сильно зарываясь в них пальцами, от чего они будто встают дыбом. А я продолжаю скользить по его члену ртом и языком. Так, как умею.
Мое сердце тяжело бухает. Не только в груди, но и в промежности. И если я немного шевелю бедрами, стараясь устроиться поудобнее, то чувствую, как легко там скользит – от выделившийся смазки.
Руками я держусь за крепкие, волосатые бедра, то сжимая их, то, наоборот, выпуская из пальцев. И дядя Серёжа начинает двигаться. Тазом. Ко мне. От неожиданности я дергаюсь назад, но его рука не дает мне толком откинуться. Он толкается снова, и у меня в горле все рефлекторно поджимается. На третий я уже серьезно опасаюсь, как бы меня не вырвало, поэтому хватаюсь за дядь Серёжину ладонь и оттаскиваю от своей головы. И сама соскальзываю с члена, оставляя между нами только длинную ниточку слюны, которая скоро порвалась.
Я снизу вижу дядь Серёжины зубы – белые, они блестят в полуоткрытом рту. И восстанавливаю дыхание. Неприятные ощущения в глотке уже прошли, так что я поднимаюсь на ноги и обнимаю дядю Серёжу за шею. Прижимаюсь покрепче и ощущаю, как его эрекция упирается мне прямо между ног. Нарочно стискиваю бедра, глубоко целуя его в губы. Он же перехватывает мои ягодицы и сначала сминает, потом пытается потянуть за них вверх.
У него такая широкая грудь, что я занимаю меньше половины ее площади. И вообще дядя Серёжа кажется таким крепким, что хочется на нем повиснуть. Что я и делаю. Поджимаю ноги в коленях, посильнее обхватывая бычью шею.
Как и ожидалось, дядя Серёжа даже не пошатнулся. Только подтянул меня повыше, как бы усаживая на руках, а я смогла обхватить ногами его бока. А потом меня, лишенную опоры, за исключением дядь Серёжиного тела, крутануло и ухнуло вниз, из-за чего мне пришлось крепче вцепиться в него.
Это дядя Серёжа сел на диван, а я оказалась у него на коленях. Почему-то мне стало от этого весело, и я, не скрываясь, засмеялась ему прямо в ухо. А от стал стаскивать с попы шорты. Не расстегнув молнии, поэтому у него это практически не получилось. Пришлось мне соскакивать с дядь Серёжиных коленей и самой избавляться и от шорт, и от трусов. А когда я залезла обратно, дядя Серёжа так прижал меня к себе, что у меня с новой силой громыхнуло сердце.
Я игриво оттолкнула его, уперевшись в плечи. Конечно, силы наши несравнимы, и мое самое упорное движение дяде Серёже будет что слону дробина. Но он, глядя прямо мне в глаза, податливо откинулся прямо на диванную подушку. После чего его рука скользнула по моему животу, сжала бок, а потом опустилась к промежности. Скользнув пальцем между половых губ, он надавил внутрь, задевая чувствительную точку, и у меня всё приятно подобралось. А дядя Серёжа, снова надавил, уже увереннее и сильнее, так что меня стало изнутри подергивать от приятного ощущения.
Я перехватила его руки и наклонилась, чтобы снова поцеловать. Груди мои легли прямо на его тело, и стало щекотно от этих его волос. И очень приятно. А он сжал руками то место, где книзу расширяется талия и будто потянул меня от себя, с траекторией вниз. А я прекрасно понимаю намеки.
Пришлось немного отодвинуться назад, неудобно перебирая коленками – все-таки, на дядь Серёжином животе сидеть высоковато. А на бедрах уже нормально. Но я же не на бедрах у него собираюсь сидеть.
Я сжимаю в ладони влажный, твердый и очень горячий член. Провожу ладонью вверх, спускаюсь до основания, кожей ребра ладони нещадно задевая яички. Чуть оттягиваю кожу со ствола, еще больше обнажая крупную головку. Размазываю выступившую смазку. И снова перешагивая коленками, уже вперед, останавливаясь так, чтобы вагиной совсем немного ощущать его конец.
Дядя Серёжа резко выдыхает – у него поджимается живот, а изо рта вылетает такой звук, будто он сделал тяжелое усилие. Его глаза совсем черные и мутные, а взгляд почти отсутствует. Зато руки живые. Поджимают меня за бедра, оглаживая и сильнее стискивая. Потом перехватывают за локти и движутся вверх к плечам. На плечах описывают круговые движения, сжимаясь и расслабляясь.
У меня по всему телу идут волны от этих прикосновений. Будто молнии путешествуют под самой кожей, особенно сильно собираясь в сосках и в вагине. Там, куда упирается головка полового члена.
По-моему, я улыбаюсь, когда опускаюсь на дядь Серёжин стояк. Меня сразу растягивает в стороны – толщина у него непривычная. Приходится не спешить и ждать, пока стенки привыкнут. И дернуться вверх, едва дядя Серёжа делает нетерпеливое движение навстречу.
Я сама наполняюсь, опускаясь неспеша и под комфортным углом. До нижней точки. Замираю, предупредительно схватил дядю Серёжу за запястья. Но он больше не делает никаких поползновений. Только часто и резко выдыхает, полуприкрыв глаза. А у него, оказывается, густые, просто белесые ресницы.
Я чувствую твердость внутри себя. И именно там, где надо. Я сжимаюсь, не от боли, а словно в желании еще плотнее обхватить пенис внутри себя. Непередаваемое ощущение внутренней полноты. Я начинаю скользить вверх и вниз, чтобы расчуствовать его. Сначала с небольшой амплитудой, опасаясь дискомфорта. Но вместо него по телу идут волны удовольствия, сосредотачиваясь, конечно, внутри вагины. Это расслабляет меня. Хочется большего. И я начинаю двигать не только вверх-вниз, но и немного вперед-назад. Будто пробуя дядь Серёжин член в разных ракурсах. Приятнее всего, если подать немного вперед, отклячивая попу. И двигаться медленнее вниз, и быстрее вверх. Вот так. Так. А если еще немного сжимать мышцами…
Дядя Серёжа вроде поначалу пытался сдерживаться – хранил каменное лицо и почти не издавал звуков. Но вот он уже запрокидывает голову назад, сильно морщится, а из его рта раздается не то шипение, не то рычание. Он снова начинается двигать, и в этот раз я его не останавливаю. Потому что долбит он туда, куда надо, чтобы мне становилось еще приятнее. Вряд ли эту точку можно достать руками. Только членом.
Он сжимает огромными руками мою грудь, не давая ей раздражающе прыгать. На фоне его смуглых ладоней моя кожа очень светлая, почти белая. Правда, уже краснеет от его крепких касаний. Я цепляюсь ему в предплечья, сжимая изо всех сил, но не для того, чтобы он остановился, а потому что начинаю плохо себя контролировать. У меня внутри нарастает ураган, который мне надо хоть как-то выпускать.
Я уже поднимаюсь максимально высоко и со всей силы бухаюсь вниз, не обращая внимания на громкие, влажные шлепки. Я уже мало что соображаю и могу только двигаться, подчиняясь внутреннему возбуждению. Потому что если я его не сниму, то не знаю, что буду делать.
Вот… Уже скоро… Я замедляюсь, чувствуя, как ускоряется пульс в вагине, как каждый удар становится сильнее и приятнее предыдущего. Сжимаю член так чтобы он достал до самой чувствительной точки и замираю – тело уже трясет чисто по инерции.
А дядя Серёжа начинает двигаться сильнее. Не знаю, будто он совершает забег, и сейчас от него нужен последний рывок. И мой пульс будто отзывается, сливается с его неспокойными и рваными движениями. Он уже стонет в голос стискивая все, что попадется ему под руки. Приятнее всего – когда бедра, в самой верхней точке. Почти там, где мы с ним сливаемся.
Я упираюсь руками ему в живот и замираю. Теперь двигается только он. А я поглощаю его резкие движения и все вибрации, которые только ощущаю. Вот я чувствую внутри чужой пульс. Резкий и сильный, совсем неритмичный с моим. Замираю, внутренне прислушиваясь к нему. Не знаю почему, но он сейчас очень важен. Только поплотнее сжимаю дядю Серёжу всем, чем только могу. Собственное сердце не сбавляет оборотов. В движениях дяди Серёжи появляется что-то отчаянное. Он захлебывается воздухом и до боли сжимает мне ягодицы. Потом протяжно и глухо выдыхает и внутри себя я чувствую сильные влажные толчки. Дядя Серёжа последний раз весь напрягается и сразу расслабляется, только ловя ртом воздух. А меня всю трясет. Я продолжаю сжимать его член. Не хочу выпускать. Падаю локтями на чужой живот и чувствую длинный сладкий спазм, после которого по всему телу электрическими разрядами бежит удовольствие, а в вагине все отчаянно колотится, будто не веря своему счастью.
Наконец, я тоже могу дышать. Холодный воздух с упоением наполняет мои легкие. Как же хорошо… Правда, сил мало, но оно того, бесспорно, стоит.
Член внутри меня лишается своей твердости, и это не очень приятное ощущение. Приходится перекидывать ногу и сползать на диван. Правда, конечности слушаются через раз, и думать все так же не хочется. Я кое-как перекатываюсь на спину и открываю глаза. Надо мной – белый потолок. На теле – холод после избыточного жара.
Дядя Серёжа тяжело дышит рядом и не двигается. Я укладываюсь поудобнее, двигая себе под голову диванную подушку. Все лень.
Дядя Серёжа, наконец, начинает шевелиться. Покряхтывая, он кладет себе на живот руку и, кажется, разворачивает ко мне голову – я смутно вижу боковым зрением. Ничего не говорит.
— Ну, диван вроде проверили, — подаю я голос, чтобы прервать затянувшуюся тишину.
— Теперь осталось только ногу залечить, — сразу подхватывает он. – А лечится она регулярными физическими нагрузками…
Я не сдерживаю смеха, естественно понимая, на какие нагрузки он намекает. А что? Кто против, что ли? Но для вида шлепаю его по крепкому боку и говорю, что скоро придет мама и неизвестно, что еще скажет про подобное лечение. Дядя Серёжа шутливо говорит, что и ей готов показать все его прелести, на что я демонстративно фыркаю.
Мы торопливо одеваемся. Наступать на ногу уже почти не больно, но я все равно не рискую пока давать ей сильную нагрузку. Поэтому полуразмороженные пельмени обратно на кухню относит дядя Серёжа.
— Ну так… когда у тебя экзамен следующий? – к дяде Серёже возвращается его привычная нерешительность, и задавая вопрос, он старательно прячем глаза. Но мечтательно улыбается.
Я загибаю пальцы на руке, делая вид, что считаю. А потом сообщаю, что через три дня у меня критические дни, и вообще деканат расписание еще не утвердил. На что дядя Серёжа бормочет, что пират не боится красных морей, за что и получает здоровой ногой в бок. Перехватывает ее, картинно чмокая, будто это рука леди из старых фильмов. И скрывается в коридоре.
Скоро до меня доносится щелчок входной двери и раскатистый храп с кухни. Ладно. Надо бы дошкондыбать до сумки с сфоткать все-таки зачетку. А там и к экзамену можно готовиться. Вот только не хочется. А хочется сидеть и улыбаться, мечтая о чем-то своем. Кажется, жизнь удалась.
Загрузка...